Так в 1911 году Яремич издает несколько статей-воспоминаний о встречах с великим русским художником. Вот несколько фрагментов оттуда:
{{Q|Мы подошли ближе, совсем близко, и увидали внутри часовни гроб, в гробу воскового с жидкой растительностью покойника, вокруг умершего в совершенно неподвижных позах стояло несколько деревенских женщин, резко обрисовывавшихся в просвете другого окна на ярком небе июльского солнечного утра. Мы молча смотрели на эту обыденную картину, которая, несмотря на свою обыденность, всегда производит болезненное впечатление; мой спутник от усиленного внимания привстал даже на цыпочки. Уже когда мы вышли опять на тропинку, Константин Андреевич сказал: “В подобном зрелище есть что-то отвратительное, но в то же время и притягивающее, — я никогда не могу удержаться, чтобы не посмотреть”. Это мимолетное замечание осветило для меня одну из основных сторон характера Сомова. У меня в памяти мелькнула та или иная черта, тот или иной штрих в его произведениях, ясно говорящие о неумолимых Парках, о грозном Сатурне, и нередко лезвие острой косы беспощадного бога мелькает среди самой радостной обстановки. Смех, выражение нежности, удивление, порыв страсти, самые разнообразные ощущения поглощены у него желанием заглянуть по ту сторону существования. |о двойственности восприятия}}
{{Q|Мало кто не только среди публики, но даже среди художников останавливал внимание на тех вещах Сомова, в которых в высокой степени проявляется способность одухотворения обыденной жизни. У Сомова была короткая, но дивная пора, обнаружившая в нем способность тончайшего и совершеннейшего бытописателя. В ранних своих произведениях он проявил необыкновенно пытливое внимание к окружающему. Хотя бы такая картина, как “В детской”. Сюжет крайне прост. В комнате сундук, на полу игрушечная лошадь, на ящике у сундука детские игрушки, в окно видна аллея в сад. Сколько блаженства и радости! |О детстве}}
{{Q|В тесном дружеском кругу <К. А. >Сомов прекрасный собеседник. В разговоре он свободно и смело, без рисовки, выражает свои мысли и чувства, мнения о лицах и предметах. О своих работах говорит также просто и редко бывает ими доволен. Он часто говорит: “Работая над портретом, часто думаю во время мучительных неудач о второстепенных мастерах — Энгр, Рослен, Г. Моро стоят у меня перед глазами”. Это его страсть находить точки необыкновенного совершенства у второстепенных мастеров <...> Общепризнанные великие мастера оставляют Сомова равнодушным. Теперь он совершенно охладел и к XVIII веку и находит, что увлечение это было вызвано в нем литературой; общий тон этого стиля он находит “скучным, чопорным и вообще fade”|о точности и неточности}}
[http://www.bibliotekar.ru/kSomov/21.htm]
Вообще современники утверждали, что Константин Сомов был во многом очень педантичен. Так он стремится к порядку и точности в бытовых мелочах, не только в искусстве. И данная черта находит и отражение в его портреной деятельности. На автопортретах он всегда серьезен, задумчив, несколько раздражен. Поэтичность и желание создать идеальное все время противоборствуют в нем с необходимостью запечатлеть увиденное максимально точно, передать каждую деталь.
{{Q|Особенно меня поражало, что из
моих друзей, которые принадлежали к сторонникам "однополой любви", теперь
совершенно этого не скрывали и даже о том говорили с оттенком какой-то
пропаганды прозелитизма. <...> И не только Сережа <Дягилев> стал
"почти официальным" гомосексуалистом, но к тому же только теперь открыто
пристали и Валечка <Нувель> и Костя <Сомов>, причем выходило
так, что таким перевоспитанием Кости занялся именно Валечка. Появились в их
приближении новые молодые люди, и среди них окруживший себя какой-то
таинственностью и каким-то ореолом разврата чудачливый поэт Михаил
Кузмин..."|<ref>http://www.lib.ru/PSIHO/KON/blove.txt</ref>Из книги психолога И. Кона}}
Насколько правда — одному Богу и современникам известно. По крайней мере явление тогда было распространено. На основании данного упоминания, Сомов был включен в списки росскийских классиков-гомосексуалистов в википедии, которые сейчас благополучно выпилены.